В ожидании политической катастрофы

Ветеран российского анархистского движения дал интервью российскому «Радио Свобода».

Петра Рауша называют батькой современного русского анархизма. Он – основатель Ассоциации движений анархистов, был соредактором газеты анархистов Петербурга «Новый Светъ», участвовал в таких анархических группах, как Анархо-синдикалистская свободная ассоциация (сокращенно – АССА), Маргинальные анархические контр-инициативы (сокращенно – МАКИ), Движение жесткой анархии (сокращенно «ДЖАн») и Питерская лига анархистов. Сейчас живет в Швеции в политической эмиграции.

– Петр, вы у меня ассоциируетесь с человеком, стоящим в постоянном пикете у Гостиного Двора в черной шинели, с черным флагом анархистов в руках. На самом деле, конечно, ваша политическая деятельность выходила далеко за рамки пикетирования центра Ленинграда-Петербурга. Когда вы первый раз вышли с черным флагом на Невский проспект?

Не надо смешивать две ситуации: когда я стоял с газетами у Гостиного Двора, и потом, когда я стоял в пикетах против войны, которую российские власти начали на Северном Кавказе. А с черным флагом мы впервые прошли по Невскому проспекту летом 1989 года.

К 1989 году анархические группы открыто появляются и регистрируются по всему Советскому Союзу. Названия организаций фантастические: ВОЛАНД (Всесоюзное общество любителей анархизма в неформальном движении), МАКИ АДА (Маргинально-анархические контр-инициативы Ассоциации движений анархистов), СРАМ (Союз революционной анархической молодежи), ЕЛДА (Елецко-Липецкое движение Анархистов)… В те годы можно было говорить о возрождении анархизма в России. Вы создали Ассоциацию движений анархистов, вошедшую в историю как АССА. Много ли было у вас в то время соратников по борьбе?

В анархическом движении была не одна группа – не только та, в организации которой я принимал участие. Сложно сказать, много или не много. Единовременно, если считать по России в целом, на максимуме было несколько сотен человек. А прошли через все это, я думаю, тысячи. Да и сейчас в России есть люди, которые пытаются что-то делать, хотя, конечно, сейчас это делать намного сложнее, потому что условия намного тяжелее, чем это было в конце 1980-х – начале 1990-х. Условия изменились к худшему.

– С какой целью создавалась Ассоциация движений анархистов? Если сегодня, почти через тридцать лет после ее создания, посмотреть на страну, было ли осуществлено что-то из того, что вы планировали?

Ассоциацию движений анархистов мы создавали вместе с товарищами из Казани, Саратова и еще двенадцати других городов. Главной нашей целью была ликвидация государства в России. И в общем я думаю, что сегодня эта цель звучит гораздо актуальней, чем тогда. Очень многие люди в России, в том числе необязательно анархисты, но и люди, которые придерживаются либеральных взглядов или вообще не определяют себя как сторонники какой-то идеологии, поняли, что такое государство в стране, чем оно занимается, и у меня появилось очень много единомышленников.

Я думаю, прошедшее время показало, что наши цели были определены верно. Другое дело, что было приложено недостаточно усилий для их достижения. Но было сложно. Люди вообще об этом не думали. Люди вначале думали, что основная беда – в коммунистах, в КГБ, а не в государственной власти как таковой. А в России, если посмотреть на всю ее историю, с самого начала, – это кромешный ужас…

Я помню, почему я в свое время не вступил в «Демократический союз». Я учился на историческом факультете, пришел на квартиру, где принимали в эту организацию, и прочитал ее программу. Сначала было вроде все ничего, но потом я столкнулся с фразой «нравственные идеалы, восходящие к нам из глубины одиннадцати веков российской государственности». Как историк я читал «Повесть временных лет» и помню, какие там были «нравственные идеалы». Я читал материалы по истории Московской Руси со времен Ивана Калиты и помню, как вела себя власть по отношению к собственному народу и к соседним народам. Я думаю, сложно назвать какую-то другую государственную власть, которая отмечена большим количеством крови и убийств, чем российская. Поэтому мое отношение к ней как было правильным, так и не изменилось. А сейчас это стало, может быть, еще более жестко и еще более проявлено.

– Многие эксперты, политологи сегодня говорят о разрушении государства как такового, об утрате присущих ему функций. Вы согласны с этим? Какой вам видится сегодня Россия?

В России сейчас тоталитарная диктатура. Причем установилась она не вчера и не позавчера. В окончательном виде она сформировалась к середине нулевых годов. Сейчас режет глаза, когда пишут о «пакете Яровой», о «законе Димы Яковлева», о войне с Украиной, об аннексии Крыма. Но все это было и в середине нулевых, а если мы посмотрим на Северный Кавказ, то уже и при Ельцине. В Грузии со стороны России все начиналось в 1992–1993 годах. В Ичкерии это началось, когда были введены войска 11 декабря 1994 года. Это долгая, давняя история.

– Вы живете в Швеции, в Европе. У вас не возникает ощущение, что мы переживаем сейчас глобальные потрясения?

Я думаю, да. Это фундаментальные, очень серьезные изменения. Они мне напоминают то, что происходило в мире накануне Второй мировой войны. В Европе действительно большой наплыв беженцев. Но Швеция уже давно является многонациональной страной, причем не за счет того, что ее коренное население многонационально (хотя и это тоже есть), а, прежде всего, за счет того, что Швеция всегда очень хорошо и доброжелательно принимала беженцев. Сейчас положение меняется, потому что беженцев очень много, а экономическая ситуация в стране становится сложной, найти работу непросто. Это не Норвегия, там нефть, там проще. У шведов серьезные экономические проблемы, и вся эта программа по адаптации мигрантов, которая есть в Швеции (и очень неплохая программа), сталкивается сейчас с большими сложностями, потому что очень много людей приезжают.
Россия провоцирует войну в Сирии и тем самым создает проблему беженцев

А с другой стороны, почему они приезжают? Десятки тысяч людей едут из Сирии, потому что там война. А кто ответственен за эту войну? Россия, которая в свое время помешала решить эту проблему Западу, который хотел накладывать жесткие меры в отношении диктатуры Асада в Совете Безопасности ООН; Россия, которая поставляла в Сирию оружие, которая ведет там сейчас войну. Россия провоцирует войну и тем самым создает проблему беженцев.

Если мы посмотрим на беженцев из Югославии, то картина та же. Государство, которое находилось в тесных дружественных связях с Россией (я имею в виду диктатуру Милошевича), оно же было, прежде всего, виновно в массовых убийствах, в войне, которая происходила на территории бывшей Югославии. Ведь сербское руководство не хотело отпускать другие народы, давать им право на самоопределение. Тогда это тоже вызывало поток беженцев. Те же самые проблемы… Кто-то устраивает пожар, кто-то поджигает дом, а потом люди, нуждающиеся в жилье, бегут в те страны, которые считаются тихими, спокойными, благополучными.

Швеция не воевала последние 200 лет, последняя война была в 1815 году. С тех пор Швеция не вела войн, если не считать присутствия незначительного контингента войск в Афганистане. Я думаю, что эти проблемы с беженцами в значительной степени создаются политикой российских властей. А кроме того, антимигрантские настроения и антимигрантская истерия тоже подпитываются из России, потому что прекрасно известно, что во Франции «Национальный фронт» Марин Ле Пен поддерживается, финансируется и спонсируется Путиным и госбезопасностью из российского бюджета. И это касается большей части европейских так называемых «крайне правых», которые находятся на прямом содержании у российских властей. Эта проблема в значительной степени создается Россией. И если мы сумеем решить проблему России, то, по крайней мере, наполовину будет решена проблема с беженцами.

– Как вы себе представляете решение так называемой «проблемы России»?

Я думаю, что надо было проводить жесткую политику давно, с 1993–1994 годов. Если бы Запад не проводил политику поощрения и выращивания этого нового российского государственного режима в том виде, в котором он сейчас существует, то проблему можно было бы решить. Проблему можно было бы решить, если бы санкции, которые сейчас довольно вяло налагаются и не достигают необходимого уровня, были наложены в 1994 году. Тогда сейчас не было бы тех проблем, которые мы видим.
Если мы сумеем решить проблему России, то, по крайней мере, наполовину будет решена проблема с беженцами

А того, что это будет, можно было ожидать. Есть, например, интервью 1994 года Джохара Дудаева эстонским журналистам, где он говорит о том, что у него на руках (и он их показывал) есть оперативные планы захвата Крыма российским командованием. Это все было достаточно прозрачно. А вместо этого Россию включили в контактную группу с НАТО, вместо этого была заключена масса различных соглашений и договоров, вплоть до того, что российские войска, которые аннексировали Крым, были одеты в форму, произведенную в Германии. Доходит до смешного! Хотя смешного в этом мало…

– Расцвет анархизма в России приходится на начало перестройки. А как вам видится сегодня ситуация на этом фронте? Мне всегда казалось, что молодежь наиболее восприимчива к идеям Толстого и Кропоткина…

Ну, почему молодежь? Когда я включился в анархическое движение, я был уже не совсем «молодежь», мне уже было под тридцать. Не надо понимать анархическое движение как молодежное. А если мы говорим о Льве Николаевиче Толстом, то он стал анархистом вообще после семидесяти лет. Кропоткин тоже не был анархистом с молодости, он начинал с либерализма, социализма, и только потом, находясь во Франции, пришел к анархическим идеям.

Во-первых, анархизм – это не молодежное движение. Во-вторых, тенденции сегодня не выглядят положительными. Понятно, что если в стране устанавливается диктатура, то одновременно не может происходить расширение и распространение анархического движения. Либо одно, либо другое. Как бы мы ни ненавидели политику властей, ни пытались сопротивляться, но если она проводится успешно, то и результаты дает те, которые ставят перед собой власти.

Насчет максимального расцвета анархизма, совпавшего с так называемой перестройкой, – да, это так. Но если мы вспомним, что происходило, например, в Испании 1930-х годов, когда анархо-синдикалистский профсоюз насчитывал миллион человек, то понятно, что наши сотни в начале 1990-х ничего серьезного собой не представляли. К сожалению, никакого существенного влияния мы не оказали. Ну, например, в августе 1991 года в Петербурге была одна баррикада, на которой стояли анархисты и в Москве – одна баррикада. И это всё. Мы не задавали тон, не имели инициативы. К сожалению, это зависело не только от обстоятельств, но и от нас самих. Если бы в начале 1990-х мы четче отдавали себе отчет в том, чем все это кончится, то, я думаю, мы бы действовали активнее. В этом смысле я могу ощутить собственную вину.

– Вы следите за политической жизнью России (если можно допустить, что на выжженном политическом ландшафте есть жизнь). Вы видите в этом пространстве каких-то живых существ?

Сложно сказать… Можно, допустим, говорить о «приморских партизанах», хотя они сами никогда не отождествляли себя с анархическим движением. Более того, некоторые из них начинали в запрещенной в России НБП, а это фашистская организация. Некоторые из них приняли ислам и считают себя верующими мусульманами, что тоже не вяжется с анархическими идеями. Но практика, по-моему, была вполне обоснована, вполне справедлива. Ведь если власти постоянно применяют к населению насилие, то и население имеет право на ответные действия. Эти ребята пытались действовать не в соответствии с теми мошенническими правилами, которые устанавливает государство. В этом смысле их поведение можно оценить как анархическое, хотя, повторяю, сами они не анархисты.

Или Петр Павленский – он определяет себя как анархист. Там нет мощной организации, он действует один. Но с точки зрения идей, с точки зрения того, как он обосновывает свои акции, если не смотреть на это как на простое чудачество, то мы придем к выводу, что его аргументы являются анархическими.

– Вы допускаете, что в этом царстве так называемой «стабильности» могут в будущем появиться молодежные группы наподобие «приморских партизан»?

Последний слабый шанс был упущен в 2011–2012 годах, и после того, что случилось на Болотной, следующей волны ожидать не приходится

Я, к сожалению, не думаю ничего хорошего. Я думаю, что последний слабый шанс был упущен в 2011–2012 годах, и после того, что случилось на Болотной, следующей волны ожидать не приходится. Единственное, что сейчас может изменить ситуацию, это внешнеполитические проблемы, с которыми столкнется Россия, и, прежде всего, все идет к войне. Эта война уже происходит на Украине, в Сирии.

Если мы обратимся назад в историю и посмотрим, как это бывало, то увидим, что первая русская революция 1905–1907 годов произошла из-за того, что Россия терпела систематические неудачи в русско-японской войне. Вторая революция, которая началась в 1917 году, была результатом того, что Россия терпела неудачи на фронте Первой мировой войны. И даже перестройка была результатом того, что советские войска не смогли больше находиться в Афганистане и добиваться тех целей, которые ставило перед ними руководство Советского Союза.
В России мощные массовые революционные движения традиционно проявляются тогда, когда власть проявляет полную некомпетентность во внешней политике и в войне

В России мощные массовые революционные движения традиционно проявляются тогда, когда власть проявляет полную неспособность и некомпетентность во внешней политике и в войне, когда народ понимает, что власть, которая всегда вызывала страх (а российская власть всегда держалась на страхе и терроре), оказывается не так страшна и не так сильна, когда народ начинает видеть какие-то другие силы, которые сильнее российской власти. Вот тогда народ поднимается.

И сейчас, я думаю, пока Россия не потерпит сокрушительного военного поражения… Либо это будет в Украине, либо в Сирии, либо они в силу своего собственного безумия начнут какие-то действия против НАТО – вот только тогда, после военного поражения, после политической катастрофы нынешних властей можно рассчитывать на то, что начнется какое-то движение, – подчеркнул в интервью Радио Свобода анархист Петр Рауш.