Российский анархист Владимир Платоненко рассуждает о символах протеста желтых жилетов и о том, почему рабочие еще со времен СССР ассоциируются с верноподданничеством.
Символом протеста во Франции стал ватник. Ну, хорошо, не ватник, желтый жилет, но это все равно фактически водительская спецовка. Рабочая одежда. А символом чего стал ватник у нас? Уж во всяком случае, не протеста и не борьбы с властью. Скорей наоборот – верноподданичества. У нас слово «рабочий» тут же ассоциируется с киношным Шариковым. Или с «рабочими Уральского вагонзавода», поддерживающими Путина. Хотя, между прочим, Шариков был заведующим подотделом, а выступавший от имени уральских рабочих – начальником цеха (то есть оба были не рабочими, а самыми, что ни на есть начальниками). Стыдно в России быть рабочим. И выступать с социальными требованиями стыдно – надо думать не о дешевой колбасе, а о высоких материях. Поэтому и на Болотке не было социальных лозунгов, и на Майдане тоже – хоть Украина не входит в состав РФ, но в данном случае она принадлежит к тому же региону (хотя, она испытала большее влияние Европы, и потому одновременно с Майданом там начали появляться и социальные движения, быстро, впрочем затихшие после «Крымнаша», отвлекшего людей на внешнего врага). И когда протестовали дальнобойщики, многие люди (причем, далеко не только либералы) призывали не связываться с протестантами, мол, это обычная путинская гопота, с которой он раньше делился, а теперь перестал, такие же псы, как он, не поделившие с ним кость. А ведь это был протест сродни желтожелетному. Впрочем, и про тот уже с самого начала ходили слухи, что он, мол, организован путинскими спецслужбами, и этому верили люди, смеявшиеся над рассказами о том, что Болотка или Майдан организованы агентами Госдепа.
Во время Великой Французской революции (без которой во Франции простые мужики до сих пор отдавали бы своих невест на первую ночь господам, не говоря уже о барщине, оброке и прочих прелестях феодализма) люди не стеснялись называть себя санкюлотами, что в переводе означает «порты» (панталоны, носимые дворянами и богатыми горожанами назывались кюлотами, а обычные штаны, в которых ходило простонародье – санкюлотами). И голландские революционеры, воевавшие с феодальной Испанией, гордо называли себя «гезами», что в переводе с испанского значит «нищие». Я не могу себе представить, чтобы в современной России недовольные нынешней властью согласились бы называть себя «бомжами», «нищебродами» или «спецовками». Это его сторонники готовы принять слово «ватник». Глупо было бы, однако, добиваться того, чтобы, «ватниками» стали называть не сторонников власти и противников перемен, а сторонников перемен и противников власти. Название – это симптом. Бороться надо с болезнью. А для этого надо понимать ее причины.
Отношение к работнику как к существу заведомо темному и невежественному – наследие азиатско-деспотического общества, разделенного на неграмотных тружеников и образованных чиновников. В европейском, феодальном обществе тоже существовало разделение на тружеников воинов и духовенство, в ведении которого была наука, если только тогдашние представления о мироздании можно вообще считать наукой. Однако, довольно скоро в этом обществе появился новый слой людей. Умеющих и трудиться, и защищаться, а потому не нуждающихся ни в слугах, ни в защитниках. В Западной Европе этот слой состоял, прежде всего, из горожан, отличавшихся от крестьян, в первую очередь, не родом занятий (в деревне тоже мог быть свой кузнец или сапожник), а тем, что горожане были в значительной мере, а порой и полностью избавлены от феодальных повинностей, хотя, формально принадлежали к тому же сословию, что и крестьяне. Если крестьянин видел в своем господине защитника, то горожанин, окруженный крепостными стенами и вооруженный, защищал себя сам. К этому же слою принадлежали и крестьяне Швейцарии (которым крепостными стенами служили горы), и казаки Польши и Московии, но нас в данном случае интересуют именно горожане. И не только потому, что их было больше. В силу своего рода занятий они начали отбирать не только прерогативу войны у дворянства, но и прерогативу науки у духовенства. Купец, нотариус или архитектор был намного образованнее иного попа, просто заучившего наизусть молитвы на непонятной ему самому латыни. Радикальный протестантизм вовсе отменил духовенство, заменив попов выборными проповедниками, отправляющими службу, говоря современным языком, «без отрыва от производства» (то есть в свободное от основных занятий время). В более умеренных направлениях протестантизма, тем более в католицизме духовенство сохранилось. Но и здесь даже в сфере проповедей, в сфере объяснения прихожанам, что хорошо, а что плохо, что праведно, а что греховно, даже здесь у него появились соперники в лице светских философов и людей «творческих профессий». Неслучайно духовенство всегда так боролось с театрами, песнями, светской литературой – все это влияло на мораль не меньше, а порой и больше, чем церковные проповеди.
Средневековое городское общество не было единым, в нем были споры, раздоры и даже кровавые стычки. Но противостояние в нем никогда не шло по линии «работник – интеллигент». И при стычке между мастерами и подмастерьями сапожного цеха купец или нотариус сочувствовал мастерам, а его приказчик или писец – подмастерьям.
Московское общество XIV-XVII вв. не было ни чисто азиатско-деспотическим, как Китай, ни чисто феодальным, как Франция, в нем были черты и того, и другого строя, переплетающиеся между собой. В совершенно азиатско-деспотическое общество, в европейский Китай Московию превратил Петр I, ошибочно считаемый многими «западником», хотя от Запада он взял только технологии и внешние атрибуты, что охотно делали и китайские правители. Казаки и стрельцы (играющие в русском обществе ту же роль, что в Западной Европе горожане) Петром безжалостно истреблялись, кровно-родовая иерархия заменялась бюрократической. То, что правящее сословие стало отличаться от народа не только внешне, но и культурно, только сблизило Россию с Китаем, где в некоторые периоды истории чиновничество (по крайней мере, высшее) набиралось из иностранцев. «Задний ход» дала Екатерина II, превратившая Россию в такой же синтез «Востока» и «Запада», каким в античное время были эллинистические государства. Недобитое Петром казачество было превращено в особый слой, имеющий привилегии, но зависящий от монарха и потому являющийся его опорой (подобно грекам в государствах эллинизма), а остальное население так и осталось в большинстве своем разделено на неграмотных «мужиков» и грамотных «бар». После появления «Указа о вольности дворянства» (освободившего дворян от обязательной службы) не каждый барин был офицером или чиновником, однако каждый офицер или чиновник для мужика был барином (хотя, наиболее низкостоящий чиновник мог не иметь даже личного дворянства (получение которого, кстати, сильно облегчалось образованием)). Буржуазия или по-русски мещанство (и «буржуа», и «мещанин» в переводе означают всего-навсего «горожанин») было немногочисленно и в значительной мере так же состояло из иностранцев. Иными словами, любой образованный человек в глазах «мужика» был либо «попом», либо «барином», либо «немцем»; причем «барин» и «немец» меньше отличались друга от друга, чем любой из них – от «мужика». Или старовером – последние привыкли сами толковать библию, а потому знали грамоту (известны случаи, когда народники избегали среди мужиков разоблачения, выдавая себя за старообрядцев).
Большевики не устранили это разделение. Созданное ими общество, вопреки их утверждениям, было переходным не от капитализма к коммунизму, а к капиталистическому обществу от докапиталистического, от последнего оно унаследовало и сословное разделение. Формально все советское общество делилось на рабочих, крестьян и служащих, причем, к последним относились и бюрократия, и военнослужащие, и наемные работники «умственного труда» (врачи, учителя, инженерно-технический персонал…); на практике все было гораздо сложнее. Было разделение на партийных и беспартийных, существовали различные неформальные корпорации (например, «работники торговли»), права тех или иных сословных групп менялись в различные периоды (например, колхозники в 1974 г. получили на руки паспорта) – все это тема для отдельного разбора, но нам важно, что среди всех этих сословных переплетений и противоречий сохранилось и противоречие между «работягами» и «интеллигентами»; при том, что разделение на «работяг» и «интеллигентов» было уже зачастую мало связано с образованием. К интеллигентам могли отнести и верстальщика, и официанта, а некоторые заводские рабочие имели высшее образование. Тем не менее, как-то подразумевалось, что рабочий работает в грязной спецовке и с тяжелой кувалдой в руках, а интеллигент – в чистом костюмчике и с легким карандашом. И что работяга в свободное от кувалды время соображает на троих, а интеллигент – читает книги. Первое, разумеется, подразумевалось «работягами», второе – «интеллигентами». Правящая бюрократия, она же партхозноменклатура равно презирала и тех, и других. Общество, изображенное Стругацкими в «Трудно быть богом», по сути дела было карикатурой на советское общество, независимо от того, хотели этого Стругацкие или нет.
Кстати, в сталинское время наряду с «чуждыми классовыми элементами» беспощадно уничтожались… староверы. Поголовно истреблялись целые села. Наверное, дело не только в том, что староверы не чурались ни труда, ни грамоты, и все таки это тоже показательно.
Когда падение цен на нефть поставило экономику СССР в тяжелое положение, власти, естественно, решили выйти из него за счет народа (не им же затягивать пояса!). Вопрос был лишь в том, как это делать: старыми методами, «закручивая гайки», или новыми – поделив госсобственность между собой (о том, чтобы делиться с простонародьем речь вовсе не шла) и дав каждому возможность самостоятельно грабить народ. В конечном итоге победили сторонники второго варианта, объявившие о свободном рынке, хотя, это была свобода изначально богатого, ставить условия изначально бедному. Госсобственность была разделена между бандитами, КГБшниками и бывшей партхознаменклатурой. Но, пока шел спор, пока было непонятно, кому достанется победа, раскол между «интеллигентами» и «работягами» играл на руку обеим сторонам. Людям так долго внушали, что в СССР – диктатура пролетариата, а интеллигенция – это просто недобитые эксплуататоры, так долго убеждали людей в этом, что многие стали верить. «Работяги» – в то, что в СССР все делается в их интересах, а если что не так, то это из-за «интеллигентов», которым больше всех надо. «Интеллигенты» – в то, что им не дают нормально жить тупые кухарки, управляющие государством и держащиеся за командно-административную систему и репрессивную машину, и что при «свободном рынке», тут же, автоматически, сам собой наступит рай. Бакунин когда-то сказал, что свобода без социализма это неравенство и несправедливость, а социализм без свободы – рабство и скотство. С конца 80-х людей все больше приучали выбирать между несправедливостью и рабством, между неравенством и скотством. И почти никому не пришло в голову, что между чумой и холерой не выбирают. Похоже, что это и сейчас у нас мало кто понимает. Этому способствует и постоянное искажение смысла слов, из-за которого люди вообще перестают понимать, о чем идет речь. Революция 1917-1921 началась под лозунгом власти советов, то есть местного самоуправления, но победившие большевики установили централизованную партийную диктатуру и утверждали, что это и есть власть советов, которую хотели рабочие. Перестройка началась под лозунгом свободы и демократии, но пришедшие к власти бывшие номенклатурщики (вспомним, кем были Ельцин, Гайдар или Чубайс до перестройки) поделили все богатство между собой, оставив народ без средств к существованию (невыплата зарплаты была явлением обыденным), подавили такую же как они, но все-таки оппозицию с помощью танков и утверждали, что это и есть свобода и демократия, которых хотели интеллигенты.
И пока люди не поймут всего этого, им придется выбирать между «китайской культурной революцией» и «лихими 90-ми», причем, какое бы из зол они не выбрали, победив, оно станет большим, даже если раньше было меньшим, и вберет в себя в конце концов черты обеих зол. Ведь это не кто-нибудь, а Ельцин поставил Путина, дабы тот охранял то, что было наворовано при Ельцине. И в результате мы получили не просто несправедливость и неравенство, но и несправедливость и неравенство в сочетании с рабством и скотством. Впрочем, ведь и «советское» рабство и скотство также сочеталось с несправедливостью и неравенством. Даже в блокадном Ленинграде кто-то умирал с голоду, а кому-то летчики возили фрукты. Выбирающий из двух зол, в конце концов выберет оба. Увы, это так.
Поэтому глупо противопоставлять борьбу за свободу, борьбе за социальной благополучие. Раба кормят лишь до тех пор, пока он нужен, когда нужды в нем нет, он умирает с голоду. Но и нищий либо умирает, либо становится рабом того, кто его кормит и одевает. Поэтому раб не может долго оставаться сытым, а нищий – свободным. Не может быть полной уверенности в завтрашнем дне без свободы, но и не может быть полной свободы без уверенности в завтрашнем дне. И точно так же глупо противопоставлять «умственного» работника «физическому». Любой труд требует работы и мышц, и мозга. Глупый шофер кого-нибудь задавит, а слабый дантист измучает пациента, пытаясь вырвать больной зуб. И белый халат врача – такая же рабочая одежда, как черная спецовка автослесаря. Когда это будет понято, понято и врачом и слесарем тогда… тогда, наверное, в Москве будет как в Париже.
Источник: https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1409043309229798&id=100003724279518
