Сегодня мы берем интервью у Ксюши Малюковой, активистки анархического движения, которая принимала участие в организации женских маршей в 2020 году. Разговор с Ксюшей — попытка в очередной раз обратить внимание на разные грани протестного движения, и в эти сложные времена вспомнить о том, что женщины играли крайне важную роль в восстании против режима Лукашенко.
Прамень: Ксюша, можешь немного для начала рассказать про себя для наших читателей? Чем занималась до августа 2020 года? В каком формате участвовала в анархическом движении и почему из всех политических лагерей выбрала именно анархизм?
Ксюша: У меня все очень просто, подростковые субкультуры занесли меня в анархизм 🙂 В старших классах школы мы с подругами и друзьями познакомились с местными панками, в их сообществе было много анархистов и антифашистов. Так и понеслось. Сначала я изучала историю скинхед движения, все ценности о том, что надо уважать людей вокруг себя, не судить людей по цвету кожи и по цвету паспорта, помогать тем, кто слабее тебя. В 2010 годы я поехала в Минск учиться, и искала там такую же тусовку. В Минске, как мне кажется, было не так как в моем городе: все в одной куче. В Минске все были по своим сообществам: анархисты, панки, хардкор, антифа — и вот когда нужно, на концертах или митингах все уже встречались и сливались воедино. Так вышло, что я сразу попала к анархистам и мне это нравилось, такие все были идеалисты, верили в лучший мир и очень много делали, а не просто говорили. Так вот я до 2020 года училась, работала, активничала в феминизме и анархизме, успела посидеть на сутках за акции и летом 2020 года решила, что мне надо отдохнуть от суеты.
П: Т.е. летом 2020 ты решила, что необходимо взять отпуск от активизма, а получились в результате женские марши? Участвовала ли ты в протестах до женских маршах и если да, то в какой форме?
К: Да, я решила, что я никуда не пойду, что я это уже видела: выйдет немного людей, всех нас посадят на сутки и через 5 дней все об этом забудут, кроме правозащитников. 9 августа я никуда не ходила, но с 10 активно подключилась во все, что только можно.
Не знаю, поверила, что в этот раз у нас получится скинуть диктатора. Хотелось быть сопричастной к помощи и протестам, знала, что никогда себе не прощу уже, если не выйду. И на самом деле даже не было таких мыслей в голове: что можно не выйти, когда уже стало приобретать всё такие масштабы. Не то, чтобы я не хотела выходить, потому что знала, что сядем на сутки, потому что был такой опыт и это меня пугало. Просто тогда у меня как-то не было моральных сил вообще в жизни, можно сказать, что было выгорание.
П: Какая у тебя была реакция на насилие со стороны государства в первые дни протеста? Как появилась идея организовать женский марш и как определяли формат для акции?
К: Я помню только злость и боль из реакций, что никто такого отношения не заслужил.
Сначала группа активисток и не только (это были не анархо-активистки) решили сделать «Комаровку», как ответ на насилие, через чат в телеграмме. Потому что государственный патриархат на то время не мог бить женщин так в открытую. Уверена, что на Окрестино происходил ад для любого гендера. А вот публично, вот так бить женщин с цветами в белых платьях «он» бы не решился. Женская «Комаровка» всколыхнула волну женских акций по всей стране. Телеграм чат по «комаровке» удалили для безопасности на следующий же день после акции, а может даже и раньше. Но после этого пошла волна чатов по женским акциям, было несколько крупных чатов, около трёх-четырех, и очень много локальных небольших, до 100 женщин. Мне тогда показалось, что это просто ну анархо подход, всё было очень горизонтально.
Тогда же 13 августа я решила создать телеграм-канал GIRLS POWER BELARUS параллельно чатам, которые были. Потому что мой анархо-опыт говорил, что надо делать это всё ну чуточку безопаснее, несмотря на ощущение «мы вот-вот победим» и «что мы такого опасного делаем».
Ну и вот я занималась тем, что помогала в чатах пиарить какие-то женские локальные акции районные, и немного вела канал уже, чтобы там были женские новости о протестах. Я всегда, на самом деле, хотела создать что-то подобное, потому что у меня был уже опыт с телеграм каналами и мне нравилась эта площадка для таких проектов.
В какой-то момент, через небольшое кол-во дней, я подумала, что надо найти женщин, которые делали чат по комаровке и всю организацию. Я написала на канале, что ищу их — мы списались и они рассказали, что у них есть идея маршей. Я преложила им, что было бы круто делать анонсы на канале, и что я могу помочь с пиаром.
Так начались марши. Как я помню, они были как альтернатива традиционным воскресным маршам. После Комаровки хотелось показать, что у женского голоса есть продолжение. Для меня комаровка — это то, что мы выходили за тех, кто пострадал сильно на Окрестино, в основном это были мужчины. Я слышала, что многие выходили за мужа, за брата, за друга, за партнёра. А марши — это женщины вышли сами за себя.
Первый марш был исторический, вышли очень разные женщины: феминистки, активистки, не феминистки и не активистки, и все были объеденины идеей показать себя, свой голос, свои посылы. Это было прекрасно, женщины поддерживали женщин вне зависимости от их взглядов.
Внутри у нас была очень горизонтальная организация по маршам: мы советовались, критиковали открыто и честно, креативили идеи, у всех были свои функции, и одновременно эти функции подхватывались другими женщинами если нужна была помощь. Я вспоминаю с теплом это время, и это при том, что мы не были близки со всем участницами организаторского состава.
У нас не было главных :)))) Кошмар для режима, что главных нет…
П: Самоорганизация играла крайне важную роль в протестном движении в целом. Как к децентрализации относились внутри движения. Уже в августе 2020 многие искали новых «лидеров» протеста. Происходило ли то же самое внутри группы женских маршей?
К: Нет, вообще такого не было: женщины вообще не искали при организации себе лидеров или лидерок. Я такого не помню даже в чатах, к которым я не имела отношения как организаторка. Было так, что кто-то могла сказать мне нравится этот человек, а мне этот как политик. Но это вообще не влияло на организацию и коммуникацию внутри группы.
Были ценности: женский голос, против насилия, адекватность 🙂
П: За время протестов настроения очень сильно менялись. От «мы победили» до «надо быть радикальнее». Некоторые пытались возложить вину за неудачи на мирные женские протесты, мол они показали пример того, чем стали позже воскресные марши. Были ли обсуждения внутри вашей группы на этот счет? Как люди воспринимали критику и что с этим делалось?
К: Риторика о том, что женские мирные марши помешали освободить радикально Беларусь появилась сильно позже маршей, мне кажется в году 22? В это время мы уже ничего не организовывали, в момент организации такой критики не было.
Я лично считаю, что возможно, если бы не Комаровка, то не было бы никаких вообще маршей/акций: ни радикальных, ни лайтовых. А потом по хронологии случились марши воскресенья, а только потом женские марши по субботам. Мне тоже больно, от того, что в 2020 году не случилось сброса диктатуры, мне больно от жизни в эмиграции, и от количества пыток и политических заключенных. Но это не повод винить кого, что кто-то протестовал не так. Сделать анализ и выводы, что могло бы улучить на будущее — да.
Но в целом я привыкла, женщина всегда виновата: и то что сделала марши, и если бы не сделала, виновата по факту своего существования.
П: В первое время против женских маршей были относительно небольшие репрессий. Со временем это поменялось вплоть до массовых задержаний. Какая была реакция внутри организационной группы и более широком женском сообществе на репрессии?
К: Мы понимали, что это произойдет. Не знали только как скоро. На одном из маршей женщины пробивали цепи из омона, и шли куда хотели, не слушая их указаний и их не трогали. С одного из маршей получился ряд фотографий, где женщины очень красиво и с улыбкой идут в автозаки. Это вдохновляло точно.
Саму реакцию, я если честно, вообще не помню на репрессии. Грусть, печать, тоска, ярость — какое-то смешение таких чувств. Возможно я это еще не помню, потому что за мной в тот момент пришли, мне удалось уехать из страны, и это было то, чего я по своей наивности никак не ожидала. Политическая эмиграция из страны, чтобы не сесть по уголовному делу было последнее о чем я думала, и одно из первых, с чем я столкнулась. Тогда только-только посадили Марфу Рабкову.
Я уехала и впала в дикую тоску, вышла из всех чатов на время, приехала к своим друзьям в другую страну и неделю лежала у них на диване и слезы просто лились из моих глаз. То есть я не плакала навзрыд. И читала новости, как каждый день забирают больше и больше на сутки, на уголовки. Я помню нескончаемую боль, даже сейчас это говорю и подкатывают слезы. Поэтому я переживала персональный ад и просто забыла, что говорили вокруг.
П: Спустя все это время сохранились ли какие-то организационные структуры и как ты оцениваешь работу женского движения в целом в этот период? Что получилось хорошо, что получилось не очень?
К: Сейчас не осталось организационных структур в том виде, в каком они были. Но они, по сути не нужны. Из хорошего, телеграм канал GPB стал медиа-проектом, работает с 13 августа по сей день, сделал несколько кампаний по помощи женщинам и выпускает много новостей и позиций с феминистской критикой.
Я думаю, что в тот период мы сработались очень хорошо и за короткие сроки сделали большую работу.
Что бы я поменяла? Наверное, я бы делала всё в ещё больших масштабах. Но это я говорю с точки опыта, который есть сейчас у меня.
Из хорошего и одновременно плохого: у нас нет и не было публичного лица, пресс-секретарки, которая могла бы давать комментарии и больше показывать политический и феминистский или просто женский уклон и смысл акций. Поэтому смысл интерпретировали кто как хотел.
П: Как ты вообще оцениваешь роль участия женщин в протестах? Что бы ты ответила тем, кто постоянно пытается атаковать женские марши с позиции, что они были слишком мирными и так далее.
К: Однозначно женский беларуский протест вошел в историю. На мой взгляд женские протесты смогли продлить протесты на улицах. Как я говорила, женщин сначала не могли бить или арестовывать так публично, и пока решали что делать с женскими маршами и как их репрессировать — женщины выходили и выходили на улицу. У женщин было право выражать своё мнение так, как они хотят: мирно или агрессивно. Они это делали по-разному, никто не диктовал правила игры. Вспомнила цитату моей коллежанки: «Организация женских маршей» — это солидарность беларуских женщин, это низовое сопротивление, которое не управлялось и не контролировалось, ни определенными женщинами, ни беларускими органами.
Женские марши смогли объединить женщин, разных женщин, всех, кто понимает, что патриархат — это не абстрактное понятие, а реальность, которую мы переживаем. Женщины составляли значительную часть участников массовых митингов и протестных акций, и их голоса и идеи все слушали, всем пришлось слушать 🙂
Женские марши мне лично показали, что у нас много женщин разделяют феминистские ценности, но не называют пока еще себя феминистками и это важное начало для изменений тоже.
Можно представить сейчас, что женских маршей и акций не было бы в прошлом и что на выходе? Много других разных протестов, но без женских. Я думаю, если бы готово было общество к активным и радикальным действиям, то они бы были. Ну что-то я не вижу толпу радикальных организаторов и потенциальных участников, которые говорят, что они не вышли именно из-за нас.
П: Последний вопрос будет непростым. Почему не удалось дожать режим на твой взгляд в 2020 году? Понятное дело, что об этом пишут книги и защищают диссертации, но вкратце.
К: Перебираю разные ответы в голове и не могу за что-то одно зацепиться. Может, потому что первый раз бунтовала вся страна и не хватило опыта. Может, потому что многие, кто был против режима, всё равно не выходили на улицы. Может потому что у нас дохуя ментов в стране. В любом случае это ещё не конец.
