В Беларуси в местах лишения свободы находятся около 37 тысяч человек, из которых 94,2% — мужчины. Чуть ли не в каждой 100-й белорусской семье кто-то из членов находится сейчас за решеткой. Если же учесть, сколько членов семей прошли через тюремное заключение в прошлом, то число будет куда большим, хотя и трудным для подсчета.
Еще Мишель Фуко отметил, что тюрьмы, как и иные закрытые иерархические учреждения, — это не только места для изоляции личностей, нежелательных для общества, но и важные институты, через которые государство контролирует наше поведение. Но для того, чтобы стать объектом этого контроля, попадать в тюрьму совсем не обязательно.
В последнее время тюрьма становится одним из ньюсмейкеров. Даже без специального исследования можно увидеть: почти каждый день мы узнаём, что кто-то получил тюремный срок, очередной политузник попал под дисциплинарное наказание, кого-то выпустили, кого-то арестовали, а на кого-то завели уголовное дело. Место, где людей изолируют от общества, стало органичной частью этого общества: подобного типа новости уже не воспринимаются как нечто шокирующее и необычное. На информационном и воображаемом уровне пенитенциарная система делается ближе, из далекого и непонятного фактора она превращается в предмет ежедневной действительности, и особенно – политики.
Но ведь тюрьма – специфическое и непростое пространство, правила жизни в которой отличаются от правил на воли. Ряд моральных норм и ценностей, принятых за решеткой, могут показаться нам чудовищными и деструктивными, да часто такими и являются. Чтобы распознать возможные последствия от cтолкновения «вольной» жизни с тюремной в информационном, общественном и бытовом пространстве, нужно понять, в чем сущность влияния тюрьмы на наше общество, какие проявления этого влияния, к чему оно ведет или уже привело? Возможно, ответы на эти вопросы позволят понять, что происходит сейчас с Беларусью и белорусами.
Тюрьма как политический институт
Тюрьма — не только социальный, но и политический институт. И рассматривать ее в таком русле можно с трех позиций.
Первая — классическая. Тюрьма — место изоляции государством людей, которые несут прямую для государства опасность. Это (в зависимости от политического режима) повстанцы, сторонники насильственных методов политической борьбы, политические активисты, правозащитники, а также фальшивомонетчики, коррупционеры, торговцы оружием.
Вторая позиция была разработана уже упомянутым Мишелем Фуко. Ее сущность в том, что тюрьма — это место, где устанавливается полный контроль над личностью и всей ее жизнедеятельностью, где личность лишается субъектности и находится в полном подчинении надзирателей. Развитые в ней дисциплинарные практики иногда очень пригодны для осуществления контроля над «вольным» населением уже в масштабах страны.
И третья позиция – дискурсивная. Тюрьма — замкнутое специфическое пространство, которое характеризуется сильной иерархией и нестандартной моралью. Она представляет собой, таким образом, генератор определенного общественного дискурса, определенного типа отношений, ценностей, традиций и смыслов. Они, что вполне естественно, переносятся, как вирусная инфекция, не только от зэков к зэкам, но и от зэков к надзирателям. Зэки со временем освобождаются и возвращаются на волю, надзиратели бывают там ежедневно. При огромной роли массовой культуры и интернета, упомянутые выше смыслы и ценности разносятся по всему обществу, оказывая на него сильное влияние, которое до сих пор, на мой взгляд, не изучено и недооценено.
Что такое тюремная культура?
При рассмотрении вышеупомянутых дискурсов, общественных отношений, ценностей, созданных в тюрьме, буду для простоты обобщать их словом «культура». Под тюремной культурой, таким образом, понимаются и «понятия», и стиль отношений, и сленг, и всё к ним близкое.
На чем же стоит тюремная культура? Ее стержень — иерария. Он пронизывает всю тюремную жизнь, все ее сферы: межличностные отношения, отношения с администрацией, быт. Тюремная культура укореняется даже в мышлении, что очень скоро понимаешь после разговоров с зэками. В понимании зэка (особенно того, кто сидит уже долго) почти отсутствует понятие общественного равенства. Каждый, кто рядом с тобой, — или выше тебя, или ниже. И вести себя с ним надо соответствующе: либо подчиняться, либо унижать — чтобы укрепить и подчеркнуть свое место в пирамиде.
Такой типаж отлично описан Эрихом Фроммом как садомазохистская, или авторитарная личность. На основе своего опыта могу сказать, что авторитарными личностями в разной степени можно назвать подавляющее большинство зэков. Даже тот, кто попал в тюрьму, не будучи таким, — вскоре мимикрирует под обстоятельства, чтобы не получать психологического дискомфорта, выбиваясь из общепринятого стереотипа поведения и мышления.
Следствие иерархии — то, что тюремный коллектив является очень агрессивной средой, где всё время идет — то с большей интенсивностью, то с меньшей — борьба за место. Любая возможность возвыситься над другим (принизить, «подколоть», лишить прав, выставить дурнем и т.д.) обычно сразу же используется. При этом во многих случаях подняться с низших ступеней к высшим невозможно (например, при нахождении в касте т.наз. «петухов»).
Иерархичность сообщества и агрессивность среды неизбежно порождают культ силы, мачизм. Быть сильным, брутальным, подчеркнуто маскулинным — почетно, круто. Демонстрировать наглость, готовность применить силу, унижать слабых — важнейшие способы повысить свой статус в коллективе. Желательное отношение среды к тебе: уважительно-боязливое. Бояться сильного — нормально.
Интересно, что эта характеристика находит свое проявление и в сфере политических убеждений: подавляющее большинство зэков, с которыми мне доводилось разговаривать о политике, убеждала меня, что «Путин красава», а Крым «правильно сделали, что забрали». Нередки симпатии к Сталину и царизму. Из диалогов с зэками было видно, что их очень притягивает идея сильного лидера, а диктатура и тирания вовсе не противоречат их внутреннему миру.
Презрение к слабейшим сочетается с практикой их постоянного унижения, особенно путем сексуального насилия. Сюда же следует отнести ярую гомофобию и сексизм. Это является логичным продолжением предыдущих пунктов. Культ сильного всегда совмещается с презрением и ненавистью к более слабому, который в подобного типа культурах подвергается постоянным насмешкам и издевательствам, — и они тем больше, чем ниже личность находится в социальной пирамиде.
На роль слабейшего подойдет любая личность, неспособная постоять за себя физически, боязливая или с недостаточно твердым характером, чтобы противопоставить себя агрессору. А учитывая, что органичной частью авторитарного мышления в нашей культуре нередко являются патриархальные стереотипы, не удивительно, что в зэковской культуре женщина считается человеком второго сорта. Об этом говорят и зэковские пословицы (которые одновременно являются принципами тюремных «понятий»): «нет веры мусорам и бабам», «с бабы спроса нет». Имеется в виду, что женщина не является субъектом неформального тюремного «права», поскольку она – не полноценная личность.
От арестантов довольно часто можно услышать о том, как они избивали своих жен или девушек — и рассказываются эти истории обычно как еще один пример своих маскулинных качеств, агрессивности, как способ укрепить свой статус среди остальных. Пренебрежительные эпитеты для обозначения женщин («тёлки», «кобылы», «соски») распространены больше чем повсеместно.
Стоит отметить, что пренебрежение к женщинам неизбежно ведет к пренебрежению всем женским. Например, сравнение с «бабой», не говоря уже о сравнении с «пи…м», — тяжкое оскорбление в зэковской культуре. А в случае, если зэка назвали «петухом», «пи…м» и тому подобным эпитетом, зэк должен сразу бить в лицо, в противном случае его статус в коллективе сильно снизится.
Таким образом, дискурсивными, ценностными столбами тюремной культуры являются: всеобъемлющая, вездесущая иерархичность; культ грубой силы и агрессии; пренебрежение к слабым, выраженное прежде всего через сексизм и гомофобию.
Из тюрьмы на волю
После отбытия тюремного срока зэки — во всяком случае, на некоторое время, — возвращаются на волю, где контактируют со своими родными и друзьями. Однако решающим фактаром распространения тюремной культуры в обществе, на мой взгляд, является массовая культура.
Что я к ней отношу?
Шансон, который звучит повсеместно в общественном транспорте, учреждениях общественного питания, автомобилях, по телевидению и еще много где. Подавляющее большинство песен этого жанра так или иначе воспевает уголовные ценности, популяризирует тюремный жаргон и сюжеты.
Фильмы и сериалы. Жанр, который обильно представлен на российских каналах, — это сериалы о милиции и бандитах, где, по моим собственным наблюдениям, бандиты представлены хоть и отрицательными персонажами, но с некоторым флёром романтики и собственной своеобразной справедливостью. О бешеной популярности в свое время (да и сегодня) таких фильмов, как «Бумер» и «Бригада», нечего и говорить. Когда «Бумер» только вышел, я еще учился в школе — и в моем классе он на протяжении нескольких месяцев оставался темой для обсуждения. Дети цитировали героев фильма и копировали их поведение.
Очевидно, количество фильмов и сериалов, романтизирующих уголовную субкультуру, не сокращается.
Соцсети и молодежный сленг. Это относительно новый тренд, который, по моим наблюдениям, развился за последние 7–8 лет. Когда я начал активно осваивать соцсетки, то с удивлением отметил популярность тематики тюрьмы, зоны и «понятий», шуток о «петухах» и «блатных», ироничную, но всё же романтизацию уголовного мира. Например, на поиск по запросу «АУЕ» (Арестантский уклад един — распространенный зэковский слоган) «ВКонтакте» выдает 2848 сообществ. И это не считая громадного количества мемов о тюрьме.
Оскорбление «петух» давно перекочевало из тюремных стен в разговоры подростков «ВКонтакте», как и «Вечер в хату!» (формула, с которой начинаются «малявы») в качестве приветствия.
Так зэковская культура — пусть и на довольно поверхностном уровне — шагает далеко за пределы тюремных стен.
Тюремная культура заменяет вольную
Проникновение тюремной культуры с присущими ей ценностями в «большое» общество не может не повлиять на социальные отношения, нормы поведения и дискурс, который в нем царит. Влияние тюрьмы ощущается во многом. Прежде всего в поведении той молодежи, которая регулярно общается с бывшими заключенными или имеет проблемы с законом — маргинальная молодежь с окраин города и рабочих районов, те самые «гопники».
Помимо уголовного сленга, они перенимают и уголовные методы разрешения конфликтов («стрелы», «забивоны», «выставление на счетчик», прямое насилие при первой возможности), культ силы и, конечно, ярую гомофобию и мачизм, которые проявляются как в презрительном и агрессивном отношении к тем, кто не похож на них внешне (например, участников различных молодежных субкультур, особенно тех, что экспериментируют со своим внешним видом: панков, металлистов, эмо и т.д.), так и в пренебрежительном отношении к женщинам, нормализации насилия и оскорблений в отношении к ним.
Отдельным пунктом надо указать вышеупомянутый уголовный сленг, который уже занял солидное место в повседневной жизни. Мало кто задумывается, что такие привычные слова, как «прикол», «наезд», «беспредел», «базар» (в смысле «разговор»), «понты» пришли к нам из уголовного сленга. Особенно важно то, что многие из этих слов и их смысловые подоплеки перешли уже в высказывания официальных лиц.
Очень частое употребление руководителем Беларуси слова «наклонить» — именно в значении «принизить», «заставить», «сломать волю» — не оставляет сомнений в том, что в его устах оно имеет подтекст, присущий зоне с прямым намеком на зоновское «опускание», изнасилование. Здесь можно долго рассуждать о том, какая моральная и ценностная парадигма доминирует в голове руководителя Беларуси, но главное не это, а то, что использование на властном уровне такого типа терминологии легитимизирует и нормализует ее в глазах общества.
Помимо нормализации уголовного мира в обществе наблюдается и нормализация тюрьмы как института, ее десакрализация. Из объекта страха и неизвестности, из таинственного места, которого следует опасаться, ввиду проникновения тюремной культуры на волю она делается объектом мемов, шуток в интернете, чем-то, о чем поют из каждой маршрутки, тем самым приближаясь — во всяком случае, мысленно — к каждому человеку.
Эта тенденция имеет как положительные, так и отрицательные следствия. Положительным можно назвать то, что по мере «приближения» тюрьмы к социуму люди, прошедшие тюрьму, перестают восприниматься изгоями, париями, на них уже не смотрят, как на безнадежных маргиналов, что, безусловно, помогает им избавиться стигматизации и содействует их адаптации в обществе.
Однако, с другой стороны, с нормализацией тюрьмы в общественном сознании приходит и исчезновение всякой критики в адрес этого института и системы, которая удерживает людей в условиях несвободы. Наступает толерантность к несправедливости, милицейскому насилию, делению людей на касты в рамках антигуманных уголовных понятий — они начинают восприниматься как норма, с которой следует смириться как с органичной частью жизни.
Нельзя не отметить еще один интересный момент. При таком широком распространении уголовной культуры в обществе, на формальном уровне государство зачастую декларирует борьбу с ней, как и приверженность ценностям «закона и порядка». Так, ГУБОП МВД ведет войну против «воров в законе», в Беларуси запрещают концерты исполнителей лагерного шансона, а в местах лишения свободы постоянно усиливается режим и практикуются всё более жесткие дисциплинарные, а то и уголовные наказания тех, кто является приверженцем воровских правил жизни.
В таком противоречии я вижу не что иное, как примету «разбалансированности» государственной машины, когда одни ее интересы входят в конфликт с иными. Очевидно, что уголовные понятия и ценности, на которых они строятся, являются ментально близкими немалой части госаппарата. Да и вообще, иерархия, поклонение сильному, традиционализм характерны для авторитарных режимов.
Однако нежелание терпеть в стране альтернативную власть (в виде воровского сообщества), а также стремление лишний раз подчеркнуть свою легитимность, сохранить законное, цивилизованное лицо перед населением, диктуют государству иную логику – и она ведет пусть довольно формальную, но войну против уголовной субкультуры.
Перспективы «культурного обмена»
Любые сдвиги в культуре влекут за собой более широкие перемены в обществе. Я не являюсь безусловным приверженцем постструктуралистских мнений о том, что дискурс, слова и значения, употребляемые людьми, целиком формируют социальную реальность и руководят властными взаимоотношениями в обществе. Переоценивать значение слов нельзя, и конечно, сам факт употребления слова «зашквар» в повседневном обращении индивида не говорит о том, что он – обязательно авторитарная садистская личность, которая только и ищет, как бы поиздеваться над слабыми. Но общие тенденции позволяют говорить — повторюсь — о нормализации тюремной тематики в головах людей, особенно молодого поколения.
Тюрьма, а как следствие – и ее ценности, присущие ей социальные практики и иерархия – перестают казаться чем-то чудовищным и нечеловеческим. Превращаясь сначала в часть лексикона и объект для стёба, затем — в элемент поведения, они могут существенно повлиять — и уже влияют — на формирование мышления людей, на их понимание приемлемого и неприемлемого, приводят к размыванию моральных ориентиров, и без того размытых потребительским и конформистским обществом.
И тут будет не лишним напомнить, что ценности тюремной культуры, такие, как культ силы, презрение к слабым, преклонение перед начальством, лицемерие и двоемыслие, «традиционные ценности» (в самом худшем их виде), являются весьма плодородной почвой для расцвета авторитаризма и диктатуры любого типа, ибо поощряют консерватизм, страх, ограниченность мышления, укрепляют несправедливость и «право сильного» на всех уровнях общества. Эти моральные установки, будучи укорененными в общественном сознании, многократно повышают управляемость общества, также как наличие в тюрьме каст («блатных», «мужиков», «петухов») повышает управляемость зоной с точки зрения ее администрации.
Единственным эффективным средством борьбы с этим негативным явлением — иерархичными и антигуманными парадигмами мышления и социальными практиками как тюремного, так и нетюремного происхождения — может быть только формирование сильной и жизнестойкой культуры, или даже набора таких культур (ведь монолитные культуры неустойчивы в нашем плюралистичном мире), которая бы базировалась на ценностях альтруизма, эгалитарности и гуманизма.
А поскольку это, как можно убедиться по нынешним социальным реалиям, в перечень интересов государства никак не входит, то такая задача остается полностью на плечах гражданского общества и каждого из нас, в частности.
Николай Дедок
Telegram-канал автора: http://t.me/MikolaDziadok
Перевод на русский язык: http://belisrael.info
