Борьба с режимами Путина и Лукашенко представляет огромное количество вызовов для анархического движения как внутри беларуси и россии, так и для активист:ок в изгнании. К сожалению опыт предыдущих поколений, оказавшихся в аналогичной ситуации редко берется в расчет при формировании новых стратегий движения по борьбе и выживанию. Мы считаем важным смотреть в прошлое в поиске уроков, которые мы могли бы извлечь для нашей собственной борьбы. Сегодня мы приводим нашим читателям перевод довольно академического текста, который может помочь нам понять важность различных эмоций в сохранении и развитии движения на примере Испании, страдавшей от фашистского режима на протяжении более трех десятилетий.
Эмоции и моральные батареи активизма с высокими рисками: понимание эмоциональных практик испанских анархистов в условиях диктатуры Франко
Введение
В этой статье исследуется реактивация активистских сетей в условиях повышенного риска на основе длительного анализа эмоциональных практик испанских анархистов в период диктатуры Франко (1939-1975 гг.). Анархисты использовали ряд эмоций в своем дискурсе, стремясь изменить глубину и характер эмоций у потенциальных сторонников для вдохновления людей к действию.
Работа с эмоциями была сосредоточена на надежде и негодовании, которые были важнейшими инструментами в стратегическом построении их движения. Использование надежды в дискурсе анархистов позволило им позитивно оценить эффективность своего вызова властям. Кроме того, активисты участвовали в стратегической драматизации перед внутренней и международной аудиторией, стремясь вызвать у зрителей негодование и тем самым заручиться поддержкой в борьбе с режимом. Сочетание надежды и негодования служило моральным аккумулятором в течение двух периодов дополнительной активизации подпольной деятельности.
Анализируются и другие эмоции, в частности, негодование, вызванное внутренней борьбой в середине 40-х годов, и сочетание тревоги и восхищения в связи с заметностью, достигнутой коммунистами в рамках антифранкистской оппозиции в начале 60-х годов. В итоге долговременный анализ эмоциональных практик анархистов призван способствовать лучшему пониманию важных вопросов, все еще мало изученных в формирующейся области эмоций и социальных движений, а именно сочетания эмоций в коллективных действиях и исторической эволюции эмоций.
Два предрассудка
Анархисты, возможно, бессознательно понимая безнадежность своего положения, сделали упор на то, чтобы полностью отвергать логику и разум. Они делают упор на спонтанность, эмоции и инстинкты, а не на якобы холодную и бесчеловечную логику. При этом они, конечно, остаются слепыми к иррациональности своей позиции… Иррациональность действительно пронизывает почти все взгляды левых анархистов.
Мюррей Н. Ротбард
Этот автор называет себя анархистом, но анархистом очень особого типа. Он явно не причисляет себя к левому анархизму, который он так яростно критикует. Его зовут Мюррей Ротбард (1926-1995 гг.). Это американский экономист, член так называемой австрийской школы, а также главный представитель школы мысли, которую он сам окрестил «анархо-капитализмом», известным также как анархизм свободного рынка и правый анархизм. Однако предложения Ротбарда и его последователей не имеют практически ничего общего с проблемами, целями и задачами, формами действия и историческим развитием традиции социальной и политической мысли, которая возникла в 1860-х годах как организованная политическая сила и которую обычно называют анархизмом, анархизмом без прилагательных, по крайней мере, в отношении общественных движений. Конкретное развитие этой традиции — испанское анархистское движение при диктатуре Франко (1939-1975 гг.) — будет предметом рассмотрения в данной статье.
Цитата Ротбарда содержит два предубеждения, которые эта статья стремится разрушить. Первое из них — это ассоциация анархизма с иррациональностью. Это предубеждение разделяют многие наблюдатели, и не только Ротбард. Работы таких историков, как Хуан Диас дель Мораль, Джеральд Бренан и Эрик Хобсбаум, похоже, сыграли значительную роль в распространении этой идеи, поскольку они понимали анархизм, и в частности — испанский анархизм, в терминах современной версии милленаризма.
Давиде Туркато недавно отметил, что этот стереотип и попытки многих аналитиков разрушить его на основе изучения более культурных и менее политических аспектов анархизма на самом деле являются двумя сторонами одной и той же иррационалистической медали, которая ошибочно связывает эффективность с рациональностью. «Неспособность анархистов провести успешную революцию обычно воспринимается как доказательство их рациональности», — отмечает Туркато.
По мнению Туркато, этому искажению способствовал почти постоянный конспиративный контекст, в котором действовало международное анархистское движение. Это создало огромные трудности для изучения способа функционирования анархистского прямого действия и тактики восстания. Те историки, которые занимаются анархизмом, в целом вынуждены работать с очень фрагментарными и разрозненными источниками. Однако ошибочно путать непрозрачность с иррациональностью.
Второе предубеждение противопоставляет рациональность и эмоции, в данном случае в рамках анархизма, чтобы подчеркнуть, что эмоции преобладают среди анархистов, наряду с инстинктом и спонтанностью, и противостоят логике и разуму. Такое противопоставление эмоций и рациональности было характерно для ранних анализов социальных движений. Такие авторы, как Гюстав Ле Бон, Уильям Корнхаузер и Нил Смелзер, понимали социальные движения как фундаментально иррациональные явления, а активистов — как психологически неустойчивых и эмоционально перегруженных личностей. Фактически развитие изучения социальных движений в значительной степени может быть объяснено с точки зрения континуума действий и реакций вокруг этого вопроса. После периода интенсивных международных мобилизаций, начиная с 70-х годов, многие ученые посвятили себя борьбе с идеей, что социальные движения иррациональны, подчеркивая их более стратегические аспекты.
Однако это привело к обратному эффекту — изгнанию эмоций из анализа спорной политики. В конце 1990 — начале 2000 годов такие ученые, как Джефф Гудвин, Джеймс Джаспер и Франческа Поллетта, внесли коррективы в эту область исследований своим «эмоциональным поворотом», который «предлагает многогранную картину человеческого бытия, которая, не отрицая способности рассуждать участников движения, позиционирует эмоции как повсеместную и жизненно важную черту социальной жизни».
Данная статья следует по стопам этого последнего вклада, пытаясь продвинуть формирующуюся подобласть эмоций и социальных движений на основе длительных исследования эмоциональных практик анархистского движения во время диктатуры Франсиско Франко.
Изучение испанского анархизма в послевоенный период: проблемы и вопросы
Рождение испанского анархизма обычно связывают с визитом Джузеппе Фанелли в Мадрид в качестве делегата Международного союза социалистической демократии (Alianza Internacional de la Democracia Socialista) в ноябре 1868 года и последующим созданием под его влиянием Испанской региональной федерации (Federación Regional Española), то есть испанского отделения Международной ассоциации трудящихся (Asociación Internacional de Trabajadores).
Федерация, а также организации с различными названиями, которые позже пришли ей на смену, дали начало сильному рабочему движению, вдохновленному либертарными идеями. В результате преодоления различных расколов и проблем было создано основание Национальной конфедерации труда (Confederación Nacional del Trabajo, CNT) в 1910 году в Барселоне — единый и скоординированный фронт сопротивления против капитализма. Хотя иногда организация могла действовать легально, чаще она была вынуждена действовать подпольно. Она представляла собой видимую часть более широкого либертарного движения, состоящего из сети обществ, групп и клубов.
Гражданская война в Испании (17 июля 1936 года — 1 апреля 1939 года) стала апогеем анархистского движения, активисты которого контролировали различные города и регионы после победы над военным восстанием, спровоцировавшим войну. В таких регионах, как Каталония, восточный Арагон и Валенсия, анархисты способствовали созданию промышленных и аграрных коллективов. Однако уже на первых порах возникли проблемы с проведением революции в военное время. Анархистские лидеры вошли в состав каталонского правительства 26 сентября 1936 года, а республиканского — неделей позже. Знаменитые Майские дни 1937 года обозначили дистанцию между лидерами и рядовыми членами профсоюзов, которые обвинили их в уступчивости. После этой «гражданской войны внутри гражданской войны» государственные войска ликвидировали революционную коллективизацию, а также местные и региональные органы власти рабочих.
На протяжении нескольких десятилетий политологи, социологи и историки, как зарубежные, так и отечественные, утверждали, что за этой кульминацией анархистского движения в Испании последовал спад и вымирание. После окончания Гражданской войны в Испании началась франкистская диктатура (1939-1975 гг.), которая безжалостно преследовала своих врагов, в том числе анархистов, и уничтожала их организации. Общий вывод заключается в том, что CNT распались («cenetistas se extinguieron»). Это произошло как из-за жестоких репрессий, так и из-за внутренних конфликтов и неспособности адаптироваться к новым условиям. По мнению некоторых, крах анархистского движения начался во время гражданской войны с постепенным продвижением франкистских сил и внутренними репрессиями, которым подверглись анархисты от рук некоторых своих соратников, начиная, в частности, с мая 1937 года.
Несомненно, репрессии, начатые франкистским режимом, имели разрушительные последствия для анархистского движения. Закон о политической ответственности (Ley de Responsabilidades Políticas), принятый в феврале 1939 года, запретил CNT и другие анархистские организации, в том числе Федерацию Анархистов Иберии (Federación Anarquista Ibérica, FAI), созданную в 1927 году. Их члены подвергались преследованиям и репрессиям не только за подпольное воссоздание своих организаций, но и за то, что в прошлом состояли в них. Тем не менее, сначала рассказы главных героев, а затем и работы некоторых исследователей привели к пересмотру истории исчезновения движения с более детальной и сложной интерпретацией того, что произошло. Эти рассказы и исследования выявили реактивацию анархистских сетей, особенно в течение двух периодов — середине 40-х и первой половине 60-х годов.
Как следует понимать эту реактивацию? Анархистский активизм был связан с высоким риском из-за потенциально драматических последствий, которые он влек за собой, включая преследования, пытки, тюремное заключение и даже смерть. Согласно классической модели политических возможностей, франкистская диктатура представляла собой в значительной степени закрытую структуру для мобилизации. Это был антидемократический, жестко централизованный режим, при котором представители государства осуществляли высокую степень контроля над жизнью, деятельностью и ресурсами простых граждан, а политические оппоненты подвергались жестоким репрессиям. Однако, как отмечают некоторые авторы, активисты не всегда автоматически интерпретируют свои возможности на основе объективных изменений.
Скорее, они воспринимают их через процесс присвоения смысла, включающий такие культурные параметры, как эмоции, идеология, национальный характер, общественный дискурс и средства массовой информации. Это особенно заметно в случае активизма с повышенным риском. Его появление на сцене и сохранение с течением времени невозможно объяснить без учета роли сильных субъективных, аффективных и эмоциональных элементов.
Немногочисленные исследования, посвященные анархистскому активизму в период диктатуры Франко, демонстрируют преимущественный интерес к формальным организациям и идеологическим спорам внутри них.
В данной статье внимание сосредоточено на процессе мобилизации и аффективных элементах, поддерживающих этот процесс. Какие эмоции были мобилизованы? На основе каких событий и какой их интерпретации происходила мобилизация этих эмоций? Какое влияние оказали социальные и политические изменения на эмоциональный язык анархистов? В какой степени использование эмоций было успешным для привлечения активистов к борьбе против Франко? Вот некоторые из вопросов, которые помогут проанализировать эмоции в этом контексте. В качестве источников была использована подпольная пресса, мемуары активистов и различные архивные материалы.
Надежда послевоенных анархистов
Послевоенная деятельность испанских анархистов сосредоточилась в подпольной CNT, национальные комитеты которой контролировали разрозненные фрагменты остальных организаций, известных как испанское либертарное движение (Movimiento Libertario Español, MLE).
На практике эта деятельность ограничивалась изданием подпольной прессы, проведением внутренних собраний (местных, региональных и национальных) и контактами с другими оппозиционными антифранкистскими силами. Вся эта деятельность осуществлялась, очевидно, на тайной основе, и любое неосторожное действие могло привести к репрессиям со стороны сил безопасности режима. 1945-1947 гг. стали временем наибольшей активности в послевоенный период. В суровых условиях диктатуры Франко анархисты были мобилизованы в микросреде оптимизма, мотивированного в принципе интерпретацией определенных событий вне внутреннего контекста мобилизации, в частности, Второй мировой войны. Ее начало имело эмоциональные последствия для анархистов. Объявление войны Великобританией и Франции Германии в сентябре 1939 года было воспринято как «великая новость», вызвавшая «надежды». Всего через четыре месяца после окончания гражданской войны в Испании страны, поддерживавшие политику невмешательства в нее, вступили в борьбу с фашизмом.
Перелом в войне в пользу союзников в 1943 году и особенно близость ее окончания усилили ощущение уязвимости франкистского режима. Анархисты понимали, что исход войны означает, что дни режима Франко сочтены. В статьях, опубликованных в основных периодических изданиях движения летом 1945 года, подчеркивалась «новая эра, открывающаяся для Испании и мира», и «короткое время», которое, по их мнению, осталось у диктатуры в Испании. Об этом же чувстве вспоминают люди, находившиеся в то время в изгнании: «Все без исключения испанские беженцы испытывали большую надежду. Они верили, и на то были веские причины, что их страна будет освобождена от франкистской диктатуры, пришедшей к власти с помощью Гитлера и Муссолини». Освобождение Испании рассматривалось как «моральный долг» союзников, поскольку многие испанские анархисты в эмиграции боролись с фашизмом в Европе вместе с другими испанцами-антифранкистами, как на фронте, так и в арьергарде.
В сентябре 1945 года, после капитуляции Японии, CNT распространяла листовки, в которых утверждалось, что для Испании наступает момент освобождения благодаря «окончательной и победоносной атаке на Франко и Фалангу». Это чувство оптимизма сохранялось, несмотря на то, что помощь от союзников так и не пришла. Вот как отзывался об этом моменте изгнанный активист Олегарио Пачон, который, вспоминая февраль 1946 года, писал: «В то время еще оставалась надежда, что союзники помогут нам свергнуть Франко, а когда есть такие надежды, люди идут на любой риск, потому что верят, что их жертвы будут вознаграждены, когда они увидят плоды своей деятельности».
Использование надежды в дискурсе анархистов позволило им позитивно оценить эффективность своего вызова властям. Надежду можно рассматривать как оптимистическую эмоциональную среду, которая вызывает ощущение эффективности коллективных действий. Это настроение, которое, подобно тревоге, депрессии и меланхолии, возникает в определенном контексте, но может влиять на то, что мы думаем и делаем в других контекстах.
Надежда возникает, например, когда члены общественного движения осознают уязвимость своего противника и после последующего «когнитивного освобождения» ускоряют свою мобилизацию. Такая динамика наблюдается, в частности, в активизме с высоким риском, где надежда может служить особым стимулом для коллективных действий.
В этом отношении эмоциональный дискурс снижал издержки активизма и помогал сформировать благоприятную интерпретацию политических возможностей для мобилизации. Как уже говорилось выше, динамичный и интерактивный подход к структуре политических возможностей доказывает, что она формируется в символической борьбе между общественными движениями и внутри них. В этом смысле режим Франко был в значительной степени закрытой политической средой, где, однако, в свете сведений, содержащейся в подпольных публикациях и в свидетельствах участников, надежда играла важную роль в определении возможностей для мобилизации анархистов. Мобилизация надежды подпольной прессой способствовала принятию на себя большего риска, как это описал Олегарио Пачон. Таким образом, следуя Моник Шеер, мы можем понимать мобилизацию эмоций как эмоциональную практику, то есть умелое обращение с телом и разумом, которое, в данном случае, побуждало надежду в контексте страха и стремилась заменить первое вторым. Эта эмоциональная практика в основном поддерживалась подпольной прессой.
Однако надежды, возлагаемые на помощь союзников в борьбе с Франко, окончательно угасли, особенно после публикации трехсторонней ноты в марте 1946 года. В ней Соединенные Штаты, Франция и Великобритания призвали к мирному решению «испанской проблемы», причем это решение должно было быть исключительно делом рук самих испанцев. Вопреки этому, в течение нескольких месяцев циркулярные письма и подпольная пресса продолжали проповедовать «близость возвращения гражданских свобод»: «Все указывает на скорое падение напыщенного каудильо, который никогда не опускался так низко, как в тех позорных уступках, на которые он идет перед иностранцами, чтобы спасти свой режим ценой испанского народа… Мы скоро освободимся от его ига». Отношение активистов больше не основывалось на «пассивном менталитете, проистекающем из надежды на решение наших проблем, которое придет из-за границы», а скорее на видимости самого движения. Контакты Национального альянса демократических сил (Alianza Nacional de Fuerzas Democráticas, ANFD) с монархистами помогли создать «атмосферу оптимизма… в отношении политических перемен». В январе 1947 года генеральный секретарь CNT заявил, что он «с откровенным оптимизмом смотрит на подписание пакта между всеми антифранкистскими секторами и на перспективы его быстрых и эффективных результатов». Подпольная пресса объясняла «вполне обоснованные причины нашего оптимизма», рассуждая следующим образом:
«Мы не отчаиваемся и не теряем уверенности в наших возможностях, которые сегодня велики как никогда. Что бы ни решила Генеральная Ассамблея ООН, мы можем утверждать, что дни фашизма и Франко сочтены. Никто не может изменить, в обмен на продовольствие, отнятое у испанского народа, планы сил, которые полностью осознали свои возможности».
В результате всего этого анархистские организации в изгнании составили списки активистов, готовых быстро вернуться в Испанию, и в то же время попросили своих членов продолжать платить членские взносы, чтобы иметь возможность лучше управлять своей деятельностью в самой Испании. На своих тайных собраниях анархисты в Испании призывали к организации активных боевиков, чтобы их «не захлестнули события», которые, по их мнению, должны были вскоре произойти.
Однако в 1947 году диалог с монархистами зашел в тупик. После этого ANFD предоставил своим организациям-членам право вести дискуссии на индивидуальной основе, что привело к окончательному распаду альянса. Это, наряду с другими факторами, в том числе правительственными репрессиями, положило конец самой многообещающей антифранкистской инициативе.
Выражение негодования
Интерпретация определенных событий и процессов породила среди испанских анархистов настроение, которое мы обозначили как надежда. В свою очередь, это позитивное настроение стало посредником в интерпретации средств и целей, способствуя развитию коллективных действий. Однако разумно считать, что надежды на иностранную помощь и энтузиазма по поводу участия в общем оппозиционном фронте было недостаточно, чтобы преодолеть страх перед последствиями, которые могла повлечь за собой мобилизация анархистов. В то же время следует отметить, что исследования эмоций и социальных движений показывают, что эмоции возникают не сами по себе, а в сочетании с другими эмоциями, и что эти эмоции, а также их сочетания и взаимодействие имеют решающее значение для действий.
Среди других эмоций, мобилизованных испанцами, особенно примечательна демонстрация негодования/возмущения в подпольной прессе движения. В общем смысле негодование можно представить как эмоцию, которая влечет за собой моральное осуждение человека или группы людей, обвиняемых в ответственности за ситуацию, которую считают несправедливой или несносной в каком-то отношении. Негодование проистекает из убеждения, что определенная норма была нарушена произвольным и преднамеренным образом, причинив ущерб или страдание. Оно подразумевает нарушение моральных ожиданий, поскольку ущерб причиняется тому, кто его не заслуживает, и что такое причинение ущерба не должно было произойти. Возникшее негодование влечет за собой чувство обязанности исправить ситуацию. Эта сила может быть направлена против тех, кто считается ответственным за ситуацию, породившую чувство негодования, превратив их в политическую цель коллективных действий.
Может показаться, что общественным движениям почти ничего не нужно делать, чтобы вызвать негодование в условиях диктатуры, поскольку можно предположить, что люди испытывают его естественным образом, сталкиваясь с многочисленными злоупотреблениями властью.
Однако анализ подпольных анархистских изданий говорит совсем о другом. Как предполагает Шеер, во многих случаях самого понимания о несправедливости недостаточно для того, чтобы вызвать чувство отвращения и гнева, а если оно и есть, то лишь в слабой степени. Подробности нечестного поведения франкистского режима, опубликованные в подпольной прессе, помогли, как покажут следующие примеры, превратить концептуальное знание о нелегитимности режима в реальное знание, вызвав чувство негодования. Таким образом, мобилизация негодования была эмоциональной практикой. Лидеры движений прилагали значительные усилия для мобилизации морального негодования в своих выступлениях и делали это в драматической манере, передавая свою интерпретацию политической и социальной реальности Испании таким образом, чтобы добиться максимального воздействия на аудиторию.
В 1945 году антифранкистская оппозиция обратилась за международной помощью, чтобы покончить с тем, что Атлантическая хартия и Крымская конференция назвали «государством-сателлитом Оси» в Испании, и заменить его временным и представительным правительством, которое бы отвечало воле народа. Анархистские подпольные газеты подчеркивали нелегитимность режима и изображали его жестоким и тираническим, «режимом позора и унижения» в стране, «садистски и постоянно терзаемой злодеяниями тирана» при помощи «определенной касты испанцев: военных, религиозных орденов, правительственных министерств и капитализма в целом», который пользуется всеми видами привилегий, в то время как «дети рабочего класса умирают от голода» и над гражданами нависла «постоянная угроза», потому что «жизнь всего испанского народа зависит от произвола вооруженного насилия убийц из «Фаланги», насилия, выходящего за рамки закона».
Таким образом, анархисты разыгрывали стратегическую драматургию перед внутренней аудиторией (испанским народом) и внешней (союзными державами) с целью воспроизвести в этих «зрителях» негодование, которое испытывали они сами, и таким образом получить поддержку, привлечь активистов и накопить ресурсы. На этой сцене оппозиция играла роль легитимной альтернативы нелегитимному режиму.
В принципе, легитимность оппозиции основывалась на легитимности Республики, которая была сметена мятежом Франко при помощи «неприкрытого вмешательства одних [нацистской Германии и фашистской Италии] и толерантной пассивности других [демократических стран, ставших впоследствии союзниками]». Первоначальным требованием анархистов было возвращение к Конституции 1931 года и восстановление «самых основных гражданских свобод». Они стремились добиться этого не путем «случайных действий и бесполезных жертв», а путем осуществления «решительных действий» в рамках политического и дипломатического пути, представленного антифранкистским альянсом, сформированным «испанскими демократическими классами». После подписания Трехсторонней ноты в марте 1946 года этот альянс принял «сотрудничество тех монархистов и консерваторов, которые искренне желают заменить нынешний режим другим, который бы признал и начал уважать права личности».
Надежда и негодование как моральные батареи
Анализ подпольных публикаций и других источников показывает, что основными эмоциями, мобилизуемыми анархистами в их дискурсе, были надежда и негодование.
Эти две эмоции функционировали как «моральные батареи» — понятие, предложенное Джеймсом Джаспером для понимания особой формы сочетания «положительной и отрицательной эмоций, а также напряжения или контраста между ними, [которые] побуждают к действию или требуют внимания. Эмоция может усиливаться, когда мы явно или неявно сравниваем ее с ее противоположностью, подобно тому, как батарейка работает за счет напряжения между ее положительным и отрицательным полюсами».
Противоположным полюсом надежды на будущие перемены обычно являются страх, тревога и другие страдания в настоящем, но иногда они сочетаются и с другими эмоциями. В случае с анархистским движением во времена франкистской диктатуры этот контраст, похоже, осуществлялся в основном через негодование. В то же время сочетание негодования и надежды, а также их относительная важность по отношению к другим эмоциям в анархистском дискурсе не кажутся случайными.
Как отмечает Джаспер, подобные эмоциональные пары обычно являются намеренными и стратегическими. Риторическая работа, проводимая лидерами движения, была направлена на формирование чувств, которые могли бы привлечь людей к участию. Надежду и негодование можно рассматривать как возбуждающие эмоции, сочетание которых способствовало принятию риска.
Организаторы общественных движений используют эту комбинацию, чтобы преувеличить обещания будущего и одновременно подчеркнуть страдания настоящего. Требовать достоинства — значит заявлять о своей власти. Способность чувствовать и проявлять негодование — эмоцию, связанную с политической активностью, — представляет собой своего рода «эмоциональное освобождение», которое обычно сопровождает «когнитивное освобождение», облегченное ощущением эффективности коллективных действий. По мнению Дебры Кинг, это освобождение включает в себя эмоциональную трансформацию личности и создание новых эмоциональных связей. В случае испанских анархистов это изменение может помочь понять развитие ранее немыслимых инициатив, таких как создание союзов с очень разными политическими силами, например монархистами и правыми республиканцами. На самом деле, значительная часть анархистов в изгнании, не испытавших тех страданий, которые выпали на долю тех, кто находился в Испании, — а изгнанники страдали, но по другим причинам — не понимали этих перемен и критиковали их.
Негативная ответная эмоция: обида
До сих пор мы рассматривали эмоции, которые помогают нам понять продолжающуюся мобилизацию анархистского движения против франкизма. Однако в движении играли свою роль и другие эмоции. Среди них стоит выделить обиду, в данном случае направленную не на внешних врагов, а скорее на своих собственных товарищей. В таком понимании обида была взаимной эмоцией, которая касалась постоянных чувств участников друг к другу. По мнению Джаспера, без этого типа эмоций невозможно понять непрерывность социальных движений. Однако в литературе обычно упоминаются позитивные взаимные эмоции, такие как дружба, любовь, солидарность и лояльность, и реже — такие, как предательство, непризнание, обида и недоверие, которые чрезвычайно трудно преодолеть и которые, в конечном счете, могут положить конец движению.
В 1945 году испанское анархистское движение в изгнании раскололось на две части, что имело важные последствия для активистов внутри страны с точки зрения логистики и материальной поддержки, но также и на эмоциональном уровне. Конфликт касался не только тактических вопросов — умеренные против радикалов, — но и других, таких как «обиды, амбиции, обязанности и ментальная рутина». Те, кто выступал против создания политических союзов с другими оппозиционными группами и участия в республиканских институтах за пределами Испании, стали доминировать в организациях в изгнании, в то время как подпольное движение в Испании поддерживало эти союзы и участие. Однако ни в том, ни в другом случае приверженность этим позициям не была единодушной. По обе стороны границы образовались диссидентские группы, которые не соглашались с господствующей линией в отношении тактики.
С этого момента те, кто придерживался противоположных взглядов, во внутренних СМИ движения символически представлялись как враги. Активисты делились на «друзей», которые поддерживали ту же тактическую позицию, и «остальных», «так называемых товарищей» и «внешних элементов». Конфликт был изнурительным, но в то же время служил клапаном для выхода злобы, накопившейся во время гражданской войны и в более ранние периоды. Однако эти личные нападки, похоже, были уделом меньшинства, в то время как большая часть основы движения наблюдала, как лидеры, которые раньше считались образцами активистской добродетели, увязли во взаимных изгнаниях и страстных междоусобицах.
Эмоциональный язык анархистов двадцать лет спустя
После кризиса ANFD в 1947 году и жестоких репрессий так называемых «трех лет террора» (1947-1949 гг.) испанские анархисты оказались глубоко разрозненными и дезорганизованными. Многие из них были задержаны и получили длительные тюремные сроки. После освобождения из тюрьмы одни отправились в изгнание, другие решили сосредоточиться на своих семьях и работе, оставив участие в подпольных мобилизациях. Только после «долгой ночи 1950-х» некоторым старым анархистам удалось вновь достичь определенного уровня мобилизации в середине следующего десятилетия. Для этого они вернулись к старой форме организации — группам по интересам (аффинити группам). Сначала небольшие группы друзей и знакомых собирались вместе. Закрытый характер этих групп обеспечивал лучшую защиту от внедрения полиции. Со временем некоторые начали использовать аббревиатуру CNT, но фактически они продолжали функционировать как взаимосвязанные группы.
Повторная мобилизация анархистов происходила в условиях нарастающего социального протеста. Эти конфликты оказали довольно значительное влияние на закрытую институциональную структуру франкистского режима. После студенческих протестов 1956 года Министерство труда пошло на некоторые уступки, увеличив заработные платы и разрешив переговоры между рабочими и предпринимателями. Кроме того, принятый в 1958 году закон о коллективных переговорах (Ley de Convenios Colectivos) расширил возможности переговоров об условиях труда. После шахтёрских забастовок 1962 года франкистский режим изменил законодательство, признав различие между трудовыми и политическими конфликтами, и предоставил рабочим в Sindicato Vertical (единственном легальном профсоюзе, который находился под контролем правительства) определенную степень автономии. Наконец, проведение профсоюзных выборов в 1966 году позволило противникам режима войти в официальные органы, призванные представлять интересы трудящихся. Эти институциональные инициативы привели к «когнитивному освобождению» нового поколения противников режима и созданию новых пространств для мобилизации в сфере труда.
Среди анархистов забастовки в регионе Астурия в 1962 году породили «новую надежду», которая оттеснила «негативное чувство, связанное с бесполезностью их усилий», — чувство, которое стало широко распространенным среди активистов в предыдущие годы. Осознание уязвимости режима породило чувство оптимизма, которое подтолкнуло активистов к действиям, направленным на то, чтобы воспользоваться новыми возможностями, хотя и с определенными оговорками:
«Было бы глупо полагать, что система угнетения настолько ослабла в своих структурах, что мы должны вообразить, будто она будет настолько великодушна, что сама найдет решение. Мы должны быть настойчивы.
Необходимо найти жизнеспособные формы, с помощью которых все большее число противников режима сможет включиться в борьбу за свободу».
Успех мобилизации 1962 года и последующих мобилизаций продемонстрировал анархистам уязвимость режима. Анархисты расценили реакцию режима как «заметные улучшения» и «явные признаки эволюции». Они рассматривали момент, в котором они жили, как «историческую ситуацию», «порог нового горизонта», в котором «франкистский режим [был] на грани краха» из-за неэффективности его структур и энергии его молодых противников. По этому поводу оптимизм анархистов, проживающих в Испании, достиг такого уровня, что некоторые из их коллег в изгнании стали называть его «очень чрезмерным».
Письма, внутренние сообщения и статьи в анархистской прессе еще раз подтверждают важность мобилизации надежды среди анархистов, в данном случае питаемой интерпретацией реакции режима на серию внутренних конфликтов, а не интерпретацией возможных последствий внешнего события. И снова позитивный полюс надежды нашел значительный противовес в негативной эмоции негодования. В то время франкистская элита предпринимала усилия, чтобы заменить, согласно официальному дискурсу режима, его изначальную легитимность, вытекающую из победы в Гражданской войне, новой легитимностью, основанной на успешном управлении. В этом процессе элита использовала материальное благосостояние как инструмент легитимации, иногда определяемый как политика «развития», хотя это искажало понятия из либерального и демократического словаря (демократия, свободы, конституция, правовое государство и т. д.) в дискурсе, который искал признания со стороны иностранных правительств и общественного мнения как внутри страны, так и за рубежом. Эта инициатива была осуждена как фарс не только оппозицией и анархистами внутри оппозиции, но и международными организациями, такими как Международная комиссия юристов, которая в 1962 году опубликовала «Верховенство закона в Испании», что стало сокрушительным ударом по стремлениям режима добиться вступления Испании в Европейское экономическое сообщество, о чем было заявлено в феврале того же года.
В этом случае анархисты пытались мобилизовать негодование против режима, обращаясь к внутренней аудитории, а именно к недовольной молодежи. Анархисты защищали демократию, мир и экономическое благосостояние от присвоения их франкистским режимом. Они демонстрировали готовность к заключению соглашений «со всеми демократическими оппозиционными силами». Они также стремились преодолеть наследие Гражданской войны, которая все чаще воспринималась как коллективная трагедия. Их инициативы были направлены на то, чтобы превратить Испанию не только в страну, где «ни один человек не может быть рабом», как они заявили в 1932 году, но и в место, где «не будет ни нужды, ни голода» «в условиях самого наглого изобилия и самой скандальной роскоши». Основой этих преобразований должны были стать муниципалитет и профсоюз — традиционные центры революционной анархистской деятельности, которые теперь стали источниками истинной демократии, в отличие от ее извращения, которым была франкистская «органическая демократия».
Стратегическое представление легитимной альтернативы нелегитимному режиму появилось еще раз, в данном случае ориентированное на создание профсоюзных, а не политических альянсов. Благодаря этим инициативам анархистский активизм достиг определенного уровня мобилизации после многих лет организационного затишья. Две аффинити группы создали профсоюзные альянсы с другими диссидентскими группами, принадлежащими к различным идеологическим традициям: одно — с диссидентскими угетистами (членами профсоюза «Всеобщий союз трудящихся») в рамках так называемого Рабочего профсоюзного альянса (Alianza Sindical Obrera), который базировался в Барселоне, а другое — с диссидентскими фалангистами, с которыми их сближали «обнадёживающие совпадения» (coincidencias alentadoras), в инициативе, известной как пятипунктизм (cincopuntismo), которая базировалась в Мадриде. Цель последней — превратить официальный профсоюз в автономную, независимую и, в конечном счете, антифранкистскую силу. Для этого активисты стремились переформулировать анархо-синдикализм в своего рода «гуманистический синдикализм», пытаясь привлечь новое поколение рабочих.
Помимо взаимодействия, установившегося между надеждой и негодованием, в анархистском дискурсе 60-х годов можно обнаружить еще одно интересное сочетание эмоций — тревогу и восхищение. Анархисты видели, что новое поколение диссидентов, в значительной степени далекое от традиций испанского рабочего движения, играло самую важную роль в мобилизации этого периода. Анархисты разделяли мнение, что если они не предпримут быстрых действий, то «идеологический разрыв поколений» поставит анархизм «под серьезную угрозу исчезновения». Так вновь появились старые, подпольные издания и были созданы новые, призывающие к реорганизации активистов. Анархисты считали необходимым взаимодействовать с новыми диссидентами, чтобы привлечь их в свои ряды, «ориентировать, обучать и немедленно объединить новые кадры рабочих лидеров, которые возникли из поколений, пришедших в мир труда за эти 25 лет жестокой эксплуатации». В то же время тревога по поводу того, что им не удастся сесть в поезд оппозиции, сочеталась у анархистов с восхищением успехами, достигнутыми коммунистами, группой, которая в значительной степени управляла этим поездом с помощью «прагматизма… [и] способности маневрировать в интересах тщательно проработанных целей». Коммунистическая партия осуществляла значительный контроль над зарождающимися профсоюзами Comisiones Obreras. Анархисты видели, как коммунисты выбивают у них почву из-под ног в профсоюзах, где они традиционно доминировали. В результате они решили, что нужно срочно ответить на этот новый вызов. Действительно, некоторые анархисты, в частности те, кто состоял в союзе с фалангистами, скопировали коммунистическую тактику проникновения в официальное профсоюзное движение.
Выводы
Во время франкистской диктатуры лидеры испанского анархистского движения пытались вызвать у потенциальных сторонников движения определенные эмоции, в первую очередь надежду и негодование. В суровых условиях государственных репрессий мобилизация надежды в анархистском дискурсе позволяла активистам позитивно оценивать эффективность своего вызова властям. В этом отношении эмоциональный дискурс снижал издержки активизма и помогал сформировать позитивную интерпретацию политических возможностей для мобилизации. Кроме того, лидеры подпольного движения участвовали в стратегической драматизации перед внутренней и международной аудиторией с намерением вызвать моральное негодование у этих зрителей и таким образом заручиться поддержкой и ресурсами для своего вызова режиму.
Контраст между надеждой и негодованием послужил для зарядки моральной батареи, который помогает нам понять непрерывность движения во времени. Эта батарея была особенно заряжена в течение двух периодов: в середине 40-х годов, когда закончилась Вторая мировая война, и в начале 60-х годов, когда режим проявил признаки слабости, столкнувшись с новым организованным поколением диссидентов.
Однако это был не единственный моральный аккумулятор. В последний период другая эмоциональная комбинация способствовала возобновлению работы некоторых анархистских сетей после многих лет рассеяния и недостаточной видимости. В этом случае аккумулятором послужили тревога, которую испытывали анархисты, столкнувшись с возможной потерей влияния в центре антифранкистской оппозиции, и восхищение тактикой коммунистов по проникновению во франкистские институты.
Эмоции сыграли решающую роль в стратегическом построении анархистского движения. И рамки, и эмоции являются символическими элементами коллективного действия, но в литературе их долгое время отделяли друг от друга. Эмоции и стратегические рамки сливаются вместе в то, что Шеер называет «эмоциональной практикой», в частности, в мобилизацию в связи с политическим активизмом. Исследователи социальных движений используют термин «работа с эмоциями». Обе категории подчеркивают роль активистов в производстве символов и риторики, направленных на создание различных типов эмоций у потенциальных последователей. Лидеры движения часто стремятся изменить степень или качество эмоций или чувств у участников, чтобы побудить их к действию.
Неоднократное присутствие надежды, негодования и других эмоций в анархистском дискурсе свидетельствует об интенсивной эмоциональной работе лидеров движения, сочетавших их со стратегическими намерениями. Однако это не говорит нам о том, насколько успешными были усилия по изменению эмоционального состояния потенциальных последователей. Глубокий анализ результатов этих усилий потребовал бы использования других источников, более близких к рядовым членам движения. Тем не менее, можно предложить некоторые первые идеи. В относительном выражении периоды наибольшей мобилизации анархистов во время франкистской диктатуры совпадали с периодами наиболее интенсивной эмоциональной работы. Однако в целом, по сравнению с общим спектром антифранкистской оппозиции, мобилизация анархистов была в определенной степени ограниченной. Эмоциональная работа способствовала привлечению активистов в подпольное движение, но это привлечение не носило массового характера. К последствиям репрессий, которые были очень жесткими и очень заметными, особенно в послевоенный период, следует добавить последствия междоусобиц и фракционности, которые превратили прежние чувства лояльности и солидарности в обиду и недоверие к лидерам движения.
В какой степени эмоциональный язык анархистов оставался стабильным во франкистской Испании? В какой степени он изменился? Эта статья продемонстрировала центральную роль сочетания надежды и негодования во времени. Это сочетание сохранялось несмотря на то, что изначально оно было мотивировано интерпретацией различных процессов, международных в 40-х и внутренних в 60-х годах. Лонгитюдный анализ эмоционального дискурса анархистского движения также показывает появление новых комбинаций, связанных с внутренней динамикой самого движения и его местом в более широкой оппозиции режиму. С годами эмоциональный словарь движения обогащался, хотя его грамматика оставалась в основном прежней: центральное сочетание сохранялось, а к нему добавлялись новые эмоции. Эта преемственность показывает важность мобилизации негодования, а не только надежды, несмотря на то, что первая эмоция якобы испытывается ежедневно в контексте постоянных злоупотреблений властью. Анархистское движение приложило немало усилий на его мобилизацию и в этих условиях. Даже в диктаторских условиях активисты не могут принимать существование негодования как должное.
Анализ эмоционального дискурса анархистского движения позволяет создать образ анархистов, сильно отличающийся от карикатуры, нарисованной Ротбардом в цитате, послужившей вступлением к этой статье. Тактика анархистского движения во время франкистской диктатуры имела мало общего с той, что использовалась в прошлом (и защищалась основными анархистскими организациями в изгнании). Тактика прямого действия и восстания была заменена созданием и участием в альянсах (сначала политических, затем профсоюзных) с другими оппозиционными силами. Это изменение в тактике было относительно глубоким, поскольку лидеры движения приложили значительные усилия на мобилизацию своих низов в этом новом направлении, что привело к определенному успеху.
Стратегическое построение движения в значительной степени опиралось на мобилизацию эмоций, точнее, их комбинации, особенно морального аккумулятора, заряженного надеждой и негодованием. Мобилизация эмоций сама по себе не объясняет непрерывность анархистского активизма в суровых условиях подпольной борьбы, но невозможно понять этот рискованный активизм, не обращаясь к эмоциям. Конечно, подчеркивая эмоциональную работу анархистов, мы не подразумеваем, как это делает Ротбард, что они не использовали разум. На самом деле и разум, и эмоции были важными элементами символической конструкции движения.
Несмотря на «возвращение репрессированных» в исследования общественных движений, остаются важные и малоизученные области, связанные с эмоциями. Одна из них — сочетание и взаимодействие эмоций в коллективных действиях. Большинство существующих исследований посвящено одной эмоции и ее роли в возникновении, развитии и упадке конкретного движения. Еще одна относительно неизученная область — историческая эволюция эмоций. Ученые в подавляющем большинстве случаев фокусируются на краткосрочных изменениях. В данной статье предпринята попытка восполнить эти пробелы путем лонгитюдного анализа эмоционального языка и сочетания эмоций в дискурсе (и практике) анархистов в период диктатуры Франко. Исследование также было многоуровневым, чтобы проследить, как эмоциональные дискурсы влияли на определение возможностей для мобилизации и как конкретные события и политические процессы усиливали субъективные модели микромобилизации, а также оказывали значительное влияние на изменения на организационном и стратегическом уровне.
Оригинал на английском — https://www.researchgate.net/publication/275342015_Emotions_Moral_Batteries_and_High-Risk_Activism_Understanding_the_Emotional_Practices_of_the_Spanish_Anarchists_under_Franco’s_Dictatorship
